Сергей Есенин - Яр - Часть первая - Глава шестая

Содержание

На Миколин день Карев с Аксюткой ловил в озере красноперых карасей.
Сняли портки и, свернув их комом, бросили в щипульник. На плече Карева
висел длинный мешок. Вьюркие щуки, ударяя в стенки мешка, щекотали ему
колени.
- Кто-то идет, - оглянулся Аксютка, - кажись, баба, - и, бросив ручку
бредня к берегу, побег за портками.
Карев увидел, как по черной балке дороги с осыпающимися пестиками
черемухи шла Лимпиада.
Он быстро намахнул халат и побежал ей навстречу.
- Какая ты сегодня нарядная...
- А ты какой ненарядный, - рассмеялась она и брызнула снегом черемухи в
его всклокоченные волосы.
Улыбнулся своей немного грустной улыбкой и почуял, как радостно
защемило сердце. Взял нежно за руку и повел показывать рыбу.
- Вот и к разу попала. Растагарю костер и ухи наварю...
- Во-во! - замахал весело ведром Карев и, скатывая бредень, положил
конец на плечо, а другой подхватил Аксютка.
- Ведь он ворища, - указала пальцем на него. - Ты, небось, думаешь,
какой прохожий?..
- Нет, - улыбнулся Карев, - я знаю.
Аксютка вертел от смеха головою и рассучивал рукав. - Я пришла за тобой
к празднику. Ты разве не знаешь, что сегодня в Раменках престол?
- К кому ж мы пойдем?
- Как к кому?.. Там у меня тетка...
- Хорошо, - согласился он, - только вперед Аксютку накормить надо. Он
сегодня ко мне на заре вернулся.
Лимпиада развела костер и, засучив рукава, стала чистить рыбу.
С губастых лещей, как гривенники, сыпалась чешуя и липла на лицо и на
волосы. Соль, как песок, обкатывала жирные спины и щипала заусенцы.
- Ну, теперь садись с нами к костру, - шумнул Карев. - Да выбирай
зараня большую ложку.
Лимпиада весело хохотала и указывала на Аксютку. Он, то приседая, то
вытягиваясь, ловил картузом бабочку.
- Аксютка, - крикнула, встряхивая раскосмаченную косу, - иди поищу.
Аксютка, запыхавшись, положил ей на колени голову и зажмурил глаза.
Рыба кружилась в кипящем котле и мертво пучила зрачки.
Солнце плескалось в синеве, как в озере, и рассыпало огненные перья.

- -

Карев сидел в углу и смотрел, как девки, звякая бусами, хватались за
руки и пели про царевну.
В избу вкатился с расстегнутым воротом рубахи, в грязном фартуке
сапожник Царек.
Царька обступили корогодом и стали упрашивать, чтоб сыграл на губах
плясовую.
Он вынул из кармана обгрызанный кусок гребешка и, оторвав от численника
бумажку, приложил к зубьям.
"Подружки-голубушки, - выговаривал, как камышовая дудка, гребешок. -
Ложитесь спать, а мне, молодешеньке, дружка поджидать".
- Будя, - махнула старуха, - слезу точишь.
Царек вытер рукавом губы и засвистал плясовую. Девки с серебряным
смехом расступились и пошли в пляс.
- В расходку, - кричал в новой рубахе Филипп, - ходи веселей, а то я
пойду.
Лимпиада дернула за рукав Карева и вывела плясать.
На нем была белая рубашка, и черные плюшевые штаны широко спускались на
лаковые голенища.
С улыбкой щелкнул пальцами и, приседая, с дробью ударял каблуками.
В избу ввалился с тальянкой Ваньчок и, покачиваясь, кинулся в круг.
- Ух, леший тебя принес! - засуетился обидчиво Филипп, - весь пляс
рассыпал.
Ваньчок вытаращил покраснелые глаза и впился в Филиппа.
- Ты не ругайся, - сдавил он мехи. - А то я играть не буду.
- Ты чей же будешь, касатик? - подвинулась к Кареву старуха.
- С мельницы, - ласково обернулся он.
- Это что школу строишь?..
- Самый.
- Надоумь тебя царица небесная. Какое дело-то ты делаешь... Ведь ты нас
на воздуси кинаешь; звезды, как картошку, сбирать.
Карев перебил и, отмахиваясь руками, стал отказываться.
- Я тут, как кирпич, толку... Деньги-то ведь не мои.
- Зрящее, зрящее, - зашамкала прыгающим подбородком. - Ведь тебе
оставил-то он...
Лимпиада стояла и слушала. В ее глазах сверкал умильный огонек.
За окном в матовом отсвете грустили вербы и целовали листьями голубые
окна.

- -

Аксютка запер хату и пошел в Раменки.
Ему хотелось напиться пьяным и побуянить. Он любил, когда на него
смотрели как на страшного человека.
Однажды покойная Устинья везла с ярмарки спившегося Ваньчка и,
поровнявшись с Аксюткой, схватила мужа за голову и ударила о постельник.
- Чтоб тебя где-нибудь уж Аксютка зарезал! - крикнула она и пнула в
лицо ногой.
Ребятишки, собираясь по кулижкам, часто грезили о нем, каждый думал -
как вырастет, пойдет к нему в шайку.
- Вот меня-то уж он наверняка возьмет в кошевые, - говорил с белыми,
как сметана, волосами Микитка, - потому знает, что я крепче всех люблю его.
- А я кашеваром буду, - тянул однотонно Федька, - Ермаком сделаюсь и
Сибирь завоюю.
- Сибирь, - передразнивал Микитка. - А мы, пожалуй, вперед тваво
возьмем Сибирь-то, уж ты это не говори.
- Ты все сычишься наперед, - обидчиво дернул губами Федька. - Твоя вся
родня такая... твои отец, мамка говорит - только губами шлепает. А мы все
время на Чухлинке лес воруем. Нам Ваньчок, что хошь, сделает.
- Поди-ка, съешь кулака, - волновался Микитка. - А откуда у нас
жерди-то, чьи строги-то на телегах?.. это вы губами-то шлепаете, мы у вас в
овине всю солому покрали, а вы и не знаете... накось...

- -

Аксютка вошел в избу сотского и попросил бабку налить ему воронка.
Бабка в овчинной шубенке вышла в сени и, отвернув кран, нацедила
глубокий полоник.
- Где ж Аким-то? - спросил, оглядывая пустую лежанку.
- У свата.
- Обсусоливает все, - смеясь, мотнул головой.
- Что ж делать, касатик, скучно ему. Вдовец ведь...
Надел фуражку и покачнулся от ударившего в голову хмеля.
- Не обессудь, ягодка, дала бы тебе драченку, да все вышли. Оладьями,
хошь, угощу?
Вынесла жарницу от загнетки и открыла сковороду.
Аксютка выглядел, какие порумяней, и, сунув горсть в карман, выбег на
улицу.
У дороги толпился народ. Какой-то мужик с колом бегал за сотским и
старался ударить ему в голову.
Нахлынувшие зеваки подзадоривали драку. Ухабистый мужик размахнулся, и
переломившийся о голову сотского кол окунулся расщепленным концом в красную,
как воронок, кровь.
Аксютка врезался в толпу и прыгнул на мужика, ударяя его в висок
рукояткой ножа.
Народ зашумел, и все кинулись на Аксютку.
- Бей живореза! - кричал мужик и, ловко подняв ногу, ударил Аксютку по
пяткам.
Упал и почуял, как на грудь надавились тяжелые костяные колени.
Расчищая кулаками дорогу, к побоищу подбег какой-то парень и ударил
лежачему обухом около шеи.
Побои посыпались в лицо, и сплюснутый нос пузырился красно-черной
пеной...
- Эх, Аксютка, Аксютка, - стирал кулаком слезу старый пономарь, -
подломили твою бедную головушку!..
- Что ж ты стоишь, чертовка! - ругнул он глазеющую бабу. - Принесла бы
воды-то... живой, чай, человек валяется.
Опять собрался народ, и отрезвевший мужик бледно тряс губами.
- Подкачнуло тебя, окаянного, мою душу загубил и себя потерял до срока.
- То-то не надо бы горячиться, - укорял пономарь. - Оно, вино-то, что
хошь, сделает.
Аксютка поднялся слабо на колени и, свесив голову, отирал слабой рукой
прилипшую к щеке грязь.
- На... а... мель... - дрогнул он всем телом и упал навзничь.
- На мельницу, вишь, просится, - жалобно заохала бабка. - Везите его
скорей...
Парень, бивший топором Аксютку, болезно смотрел на его заплывшие глаза
и, отвернувшись, смахнул каплю слезы.
Мужик побежал запрягать лошадь, а он взял черпак и начал поливать
голову Аксютки водой.
Вода лилась с подбородка струей и, словно подожженная, брызгала на
кончике алостью...
Положили бережно на сено и помчали на мельницу. Дорогой он бредил о
Кареве, пел песни, ругался и срывал повязку.
Карев сидел с Лимпиадой у окна и смотрел, как розовый закат поджигал
черную, клубившуюся дымом тучу. По дороге вдруг громко загремели бубенцы и к
крыльцу подъехали с Аксюткой.
Он почуял, как в сердце у него закололо шилом. Взял Аксютку, обнял и
понес в хату.
- Ложись, ложись, - шептал бледный, как снег...
Лимпиада тряслась, как осина, и рыданья кропили болью скребущую тишину.
Аксютка встал и провел по губам рукой...
- Поди... - глухо прошептал, поманув Карева. - Хвастал я... никого не
убивал, - закашлялся он. - Это я так все... выдумал...
Карев прислонил к его голове мокрую тряпку.

- -

Сумерки грустно сдували последнее пламя зари, и за косогором показался,
как желтая дыня, месяц.
На плесе шомонили вербы, и укромно шнырял ветерок.
- Липа, -крикнул Аксютка, хватаясь за грудь. - Сложи мне руки...
помирать хочу...
Лимпиада с красными глазами подбежала к постели и опустилась на колени.
- Крест на меня надень... - опять глухо заговорил он. - В кармане...
оторвался... Мать надела.
Судорожно всхлипывая, сунула в карман руку и, вынув из косы алый
косник, продела в ушко креста.
Аксютка горько улыбнулся, вздрогнул, протягивая свесившиеся ноги, и
замер.
За окошком кугакались совы.