З. Бухарова - Краса
Тускло, сухо, мертво течет в наши дни художественная жизнь...
Иногда на поверхность ее всплывает что-то, как будто бы интересное,
красочное, притягивающее общественное внимание. Но это - иллюзия,
обман. К другим явлениям, к другим трудам и достижениям прикованы
теперь все взгляды, все мысли, все души. Для того, чтобы дать нам
сейчас в искусстве что-нибудь прекрасное, крупное, радующее,
необходимы особое понимание современности, неразрывность её с
предлагаемыми художественными ценностями, - необходим новый, свежий,
действенный подход к последним. Задача не из легких... Но она была
осуществлена перед немногочисленной, правда, но благоговейно-чуткой и
признательной аудиторией литературного вечера русских поэтов "Краса".
По утверждению одного из его инициаторов, Сергея Городецкого,
слово это вызвало в публике явное недоумение. Многие наивно
спрашивали: "Что такое "Крас", в честь или память
которого состоится вечер?!" До такой степени отошли мы от корней
нашего богатейшего языка, до такой степени изменили его истине, его
ясности, его чистоте!.. В недостойном раболепстве перед
иностранщиной, в угодничестве пошлым модным веяниям, в заигрывании с
жалкими вкусами толпы повинны у нас все люди слова; и поэты, и
беллетристы, и драматурги, и журналисты. Лишь весьма немногие из
художников наших сохранили рыцарскую верность красе родного языка...
К таковым можно причислить выступивших на вечере чтецами своих
произведений поэтов-крестьян Сергея Есенина и Николая Клюева.
Оба эти имени, чуждые широкой публике, уже знакомы серьезным
ценителям поэзии. Н.Клюев печатается довольно давно и выпустил
небольшой сборник "Сосен перезвон", о котором в свое время
много говорили. С.Есенин заявил о себе только в прошлом году;
печатался сравнительно мало и больше в еженедельниках, но к его
свежему дарованию любовно и радостно тянутся души, истомившиеся по
живым источникам русской поэзии.
Оба художника пришли из деревни и принесли в черствый,
прозаический город смолистое дыхание лесов, мирную, трудовую ясность
полей, забытую правду крестьянского быта. В сокровищнице их песен
скрыта жемчужина грядущего художественного торжества России, и, по
словам того же Городецкого, все мы, на вечере присутствовавшие,
таинственно приобщаемся к великому чуду подлинного народного
творчества, долженствующего однажды укрепить за собою новые, навеки
нерушимые пути. Когда-нибудь мы с восторгом и умилением вспомним о
сопричастии нашем к этому вечеру, где впервые предстали нам ясные
"ржаные" лики двух крестьян-поэтов, которых скоро с
гордостью узнает и полюбит вся Россия.
После Сергея Городецкого сказал свое "слово" Алексей
Ремизов и согрел его лучами своей музы. Никого на великой Святой
Руси, в тяжком испытании проливающей ныне жертвенную кровь свою, не
обошел он приветом... Сказал настоящее, единственно нужное,
единственно желанное нам, - изнывшим в слезах и скорбях наших, - родное, русское слово, - и сказал так просто, так искренно,
значительно и светло, что душе открылись сокровеннейшие глубины для
восприятия того, что должны были поведать два поэта из простонародья.
Робкой, застенчивой, непривычной к эстраде походкою вышел к
настороженной аудитории Сергей Есенин. Хрупкий девятнадцатилетний
крестьянский юноша, с вольно вьющимися золотыми кудрями, в белой
рубашке, высоких сапогах, сразу, уже одним милым доверчиво-добрым,
детски-чистым своим обликом властно приковал к себе все взгляды. И
когда он начал с характерными рязанскими ударениями на "о"
рассказывать меткими, ритмическими строками о страданиях, надеждах,
молитвах родной деревни ("Русь"), когда засверкали перед
нами необычные по свежести, забытые по смыслу, а часто и совсем
незнакомые обороты, слова, образы, - когда перед нами предстал
овеянный ржаным и лесным благоуханием "Божией милостью"
юноша-поэт, - размягчились, согрелись холодные, искушенные,
неверные, темные сердца наши, и мы полюбили рязанского Леля...
Еще лучше "Руси" - "Микола", в котором, как и
в "Маковых побасках", живет, дышит, колышется вся до
последней черточки наша деревня, с ее мудро-детскими верованиями,
исконно благолепной обрядностью, языческой, природной
непосредственностью, трудовым потом и праздничным разгулом. В
отношении строго-художественном не всегда и не все совершенно у
милого юного баяна; но маленькие недочеты эти почти незаметны, и
полное их исчезновение, несомненно, - только вопрос времени, работы
и приобщения к вечным истокам мировой мысли и духа.
В лице Сергея Есенина мы имеем бесспорно будущего поэта первой
величины.
И внешне, и внутренно совсем в ином роде - крайний северянин
(Олонецкой губ.) Николай Клюев: много старше, замкнутее, углубленнее,
лукавее, мудрее. Манера читать - не то от церковности, не то от
калик перехожих, совсем необычайная: неясная, вкрадчивая, странно
протяжная, разымчатая... В первом впечатлении - почти неприятно
ошеломляющая, но понемногу завлекающая и властно, до конца, чарующая
слушателя. Николаю Клюеву знакома тайна словесного приворота. Его
"Избяные песни" по форме и по содержанию не имеют в нашей
народной поэзии ничего себе равного. Он поет в них об ухвате, печном
горшке, недовязанном чулке и разных других прозаических предметах
крестьянского обихода. Но все они, под волшебной палочкой подлинного,
насыщенного землей и благословенного небом таланта, претворяются в
чудесные цветы бессмертного и кровно нашего, выстраданного искусства.
Прекрасен мистицизм Клюева, глубине которого внимаешь как молитве.
Этим настроением проникнуты стихотворения, посвященные матери поэта.
В своем описательном повествовании простых бытовых картин Клюев - не только художник: он - философ, мыслитель, всецело равный нам,
познавшим культурные вершины горожанам, равный утонченнейшим из нас.
И в этом слиянии - отличительное свойство грядущей русской
поэзии: два столь разных и всё же столь единых провозвестника,
которые только что явлены Петрограду.
Кольцов, Никитин, Суриков и другие наши поэты-крестьяне с
последователями своими уже закристаллизовали в более или менее ценные
образы или строфы жизнь деревни, ее труд, любовь, быт, праздник,
скорбь, веру. Но стихи эти предлагали, так сказать, только
действительное, только данное, строго держащееся в узких,
сравнительно, пределах крестьянского кругозора, народного
миропонимания.
Поэтому даже лучшие песни поэтов настоящего толка доходили лишь до
ограниченного числа слушателей, оставляя равнодушными строгих
приверженцев умственной культуры.
Клюев и Есенин, совместившие каждый, сообразно характеру своего
таланта, простоту народную с остротою культурной мысли, положили
первый камень не только для храма будущего, сияющего, очищенного от
всех мутных наслоений - русского искусства, но и к тому, едва еще
намечаемому, столько раз уже разрушенному зданию действительного,
необманного, незыблемого слияния народа с интеллигенцией, к которому
доселе существовал только один, увы! так многими отвергнутый путь - через Церковь.
Теперь к священнейшему и заветнейшему этому стремлению пролегла
еще одна стезя, на которую уже радостно вступили мы, слушавшие,
утвердившие и полюбившие двух певцов-философов русской деревни: двух - юного и зрелого - "Божией милостью" поэтов.
Сущность человеческого и художественного облика каждого из них
очень тепло и метко охарактеризована Сергеем Городецким в его
приветственных стихах с заголовком: "Ржаные лики".
Стихи некоторых других, примыкающих к Есенину и Клюеву по духу и
настроению, но далеко отстоящих от них талантом поэтов: Александра
Ширяевца, Павла Радимова (автора своеобразной бытовой поэмы
"Попиада") и Сергея Клычкова были с проникновенной мягкой
простотой прочтены артисткой А. Бел-Конь-Любомирской.
Исключительный по художественному и внутреннему содержанию вечер
завершился частушками под гармонику, Олонецкой и Рязанской губерний,
в исполнении обоих поэтов.